Но среди моих ближних и дальних — врагов нет. К кому-то я отношусь лучше, к кому-то хуже, но и это «хуже» вовсе не означает ненависти, страха, презрения и всего того, что традиционно ассоциируется со словом «враг». То есть если отношения с кем-то у меня вообще есть, если хоть как-то с человеком общаюсь, то речь может идти только о величине симпатий, но величина эта в любом случае неотрицательная.
Так, видимо, было не всегда. Вглядываясь в своё прошлое, я могу вспомнить нескольких людей, которых действительно считал врагами. В общей сложности, наверное, человек пять... или четыре с половиной. Этих людей давно нет в моей жизни, я не знаю, где они, что с ними, и мне это как-то совсем не интересно. Могу ли я их простить? Смотря в каком смысле... Всё-таки простить — означает сделать отношения простыми, ясными, честными. Выпрямить кривую линию. Но как быть, если отношений нет вообще, по объективным причинам: разбросала нас жизнь? Я не испытываю сейчас по отношению к этим людям никакого негатива — что было, то прошло. Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня у них на Страшном суде возникли проблемы. Я им там ничего не предъявлю. Но не маловато ли этого для подлинного прощения?
Что же касается всех остальных, с кем меня связывают или связывали личные отношения — а таких сотни, если не тысячи — то никого из них не могу назвать врагом, и думаю, никто из них не воспринимает меня как врага. Конечно, знать этого наверняка я не могу, как говорится, чужая душа потёмки, но я исхожу из презумпции доверия.
Вот я и думаю: почему так? Почему у кучи народа враги есть, а у меня нет? Ведь не потому же, что я такой хороший — я прекрасно понимаю, сколько у меня внутри всякой гнили. И это не «православное кокетство», я знаю, о чём говорю. Как рабочая гипотеза, дело в том, что я слишком слаб духовно, вот Господь меня и хранит от настоящих врагов, потому что знает: не смогу их простить, не смогу удержаться от ядовитых мыслей и желаний... а то и действий. Не настаиваю на этой гипотезе, просто она — первое, что приходит в голову.
И конечно, я не утверждаю, что раз у меня нет врагов, значит, всех-всех-всех я люблю горячей и могучей христианской любовью. Нет, разумеется. Между «некоторой симпатией» и «деятельной любовью» — расстояние как от Меркурия до Сатурна. И, естественно, я не утверждаю, будто не обижаю тех, с кем связывают меня какие-либо личные отношения. Обижаю, причём, как правило, сам этого не замечаю. А ведь чем ближе человек, тем больнее ему может быть от моей невнимательности, сухости, раздражительности, непонятливости, зацикленности на себе. И тут мне есть над чем работать — не только в том смысле, что просить прощения, если замечаю свой косяк, но прежде всего в том, как себя держать, чтобы никого не задеть непроизвольно. Что, наверное, в полной мере даже святым не под силу, но всё равно к этому надо хотя бы стремиться.
А что касается «врагов» в кавычках, врагов абстрактных, теоретических — то есть тех лично незнакомых мне людей, которые ненавидят меня просто в силу моей принадлежности к какой-то общности (страна, народ, национальность, вероисповедание, политические взгляды, художественные вкусы и тому подобное) — то я предпочитаю не тратить на них душевную энергию. Не отвечать ни ненавистью, ни имитацией любви. Пока эти люди для меня лишь буквы на экране или на бумаге — как я могу воспринимать их эмоционально? К такому вообще лучше относиться, как герой повести Стругацких «Хромая судьба», писатель Феликс Сорокин: «Я человек пожилой, мне волноваться вредно».
Вот какие-то такие разрозненные мысли в день Прощёного воскресенья.
